Мой дед-солдат на Первой мировой: И лошади ложились рядом с теми, кто им расчесывал гривы

В 2011 году в Париже был открыт памятник солдатам Русского экспедиционного корпуса, сражавшимся на фронтах Первой мировой

«Недолговечные солдатские могилки втягивались в землю, хлипкие березовые кресты хилились и падали; беспризорные лошади, еле влачившие ноги, собирались к могильным холмикам - трава на них была выше и сочнее, - но не паслись, а только стояли, понурив головы, пока не подкашивались ноги. И тогда они ложились рядом с теми, кто, быть может, задавал им корм и любовно расчесывал гриву».

Это строчки моего деда Ефима Терешенкова, оттрубившего три года на Первой мировой войне. И рассказавшего об этом в книге «Встречи на дорогах», изданной почти полвека назад.

В детстве мне было не интересно ее читать. Да и узнавать хоть что-то про хищническую империалистическую бойню.

Открыл «Встречи» совсем недавно. Зачитался. Вот несколько отрывков, разбитых мною на главки.

МОБИЛИЗАЦИЯ

В полдень мобилизованных стали отправлять. Дальновидное начальство прикалывало жестяные крестики с надписью: "За веру, царя и отечество" Это облегчало работу жандармов выгонять нас из города, вырывать из объятий провожающих, усаживать на телеги.

Нас на подводе было трое: я, учитель Седых, высокий сутулый человек, и Михаил Греков, добродушный парень. Казалось, нет ничего на свете, что могло бы вывести его из равновесия.

- Греков, ты кого же дома оставил?

- Известно, мать, отца, зазнобу...

- А как провожали?

- Перепились, передрались - отца родного не узнаешь.

Скоро проселочные дороги вывели нас на шоссе, обсаженное двумя рядами белоствольных берез. По шоссе сплошным потоком двигались кибитки беженцев. Мы вглядывались в серые лица, пытались заговорить, но люди молчали и отмахивались одним-двумя словами.

- Все горит... Всему конец...

Чем ближе к Рославлю, тем плотнее был табор, тем больше было костров. Особенно за Криволесьем - подлинное "переселение народов". Река народного горя была здесь широка и глубока. Беженцы теряли в пути родных и близких. Свежие могилки, особенно детские, виднелись то там, то здесь, маленькие холмики, недолговечные кресты с засохшими венками из полевых цветов.

Фото: РИА Новости

МУШТРА

Следующей ночью мы прибыли в Тулу. Утром нас остригли, сводили в баню и сразу же началось "воспитание воина".

Для решения этой нелегкой задачи в кадрах оставляли надежных унтер-офицеров, не жалевших ни своих, ни чужих сил, чтобы отличиться и самим не попасть на фронт.

Наш отделенный командир унтер-офицер Оглоблин, увидев нашу шеренгу, изобразил "неописуемый ужас":

- Матушка родимая! И зачем ты меня на свет народила? Они стоять не умеют! Да я с них семь шкур спущу, сорок потов выгоню, семь пар халдеев сокрушу...

Оглоблин, комбинируя предлоги и приставки, ругался виртуозно: по-русски, по-гречески, по-латыни (он был из духовного звания) и приводил в восторг и тех, кому доставалось.

Когда же узнал, что в его шеренге два учителя - будущие прапорщики, - он поставил нас перед строем:

- Люди добрые, покойная мама! Взгляните на них!.. Колесов, Семенов! Займитесь их благородиями. Стойка, выправка, втягивание в бег! Я научу их таблице умножения!.. Сколько будет семью семь?

Отвечать нужно было "полным ответом":

- Господин отделенный, вы изволили спросить, сколько будет семью семь? Сорок девять!

- Врешь! Пятьдесят!.. Больше, больше нежности!.. Я отучу вас думать!

- Минченко, что есть присяга?

- Господин отделенный, вы изволили спросить, что есть присяга? Присяга есть клятва, данная богом служить царю и наследнику престола перед крестом и святым евангелием от врагов внешних и внутренних...

Отделенный за ответом следил по Уставу.

- Не знаешь, скотина! Бег на месте, бегом! Арш!

- Пивнев, как титулуется полный генерал?

- Полный генерал титилуется...

- Как, скотина?

- Тутилуется...

- Что, мерзавец?

- Тютилуется..,

- Болван, марш к печке и кричи ей сорок раз: ти-ту-лу-ет-ся!

Фото: РИА Новости

МАРШ

Ночью прибыли в Николаев, погрузились на транспортное судно "Рион" и утром, минуя Очаков, вышли в море и взяли курс на Одессу.

Море видели впервые и смотрели на него со страхом. Белые гребни волн, как живые существа, то поднимались по пояс, то погружались в воду, то вновь подскакивали, точно силились разглядеть, кого им посылает земля...

Ночью выгрузились в Одессе, а на рассвете вышли в степь. Наш путь лежал на Аккерман, Кагул, в Румынию. Лиман перешли по льду, а дальше пошли по степи. Моросил дождь, перемешанный со снегом; к ногам приставали комья земли, точно не хотела она пускать детей своих на чужбину; шинели и вещевые мешки промокли, и шли мы, согнувшись под тяжестью нош и невеселых дум.

Когда раздавался сигнал на отдых, мы как подкошенные валились на землю, готовые слиться с ней навсегда, чтобы только не двигаться дальше. Но проходили положенные десять минут, где-то впереди раздавался сигнал горниста, и серая стена людей неохотно вставала и двигалась дальше. Временами полог туч приподнимался, проглядывало солнце, отогревались степные дали, вставали курганы. Увы, не первые мы проходили по этой земле, многих и многое она видела, и вот теперь видит нас, бредущих к границе, к какой-то черте, у которой сталкиваются две людские волны...

ПЕРВЫЙ НЕМЕЦ

Ночью мы пришли к немецкой колонии Харцизск. Хозяин-немец, грузный старик, отвел нам для ночлега утепленный сарай, и мы, не дождавшись обещанного обеда, уснули.

Ночь оказалась переломной: поутру с неба исчезли тучи, ярко засветило солнце; все было покрыто инеем: стены и крыши домов, заборы, деревья, каждая былинка.

Мы высыпали из сарая во двор и радовались как дети. Хозяин угощал вином.

Нас поразила зажиточность немцев: двор был надежный, лошади упитанны, люди одеты во все добротное.

- А какому богу они молятся? - спросил Пивнев.

- Такому же, как и ты, - ответил Греков.

- Ври больше... Что же мы будем воевать с единоверцами?!

- Дурак ты, Пивнев!

Тут не выдержали и другие:

- А все-таки, на чьей стороне бог?

- Русские ему роднее...

- Темный вы народ, - упорствовал Греков, - серые... Мы идем воевать с немцами, а эти давно уже сообщили: «Идут лапотники, крошите их - все будет наше…»

Рассуждение Грекова вызвали смятение. В самом деле: почему здесь, у самой границы, не русский человек, а его исконный враг? Ответа мы не находили, и груз сомнений стал еще тяжелее.

ГРАНИЦА

По мере приближения к границе наше любопытство все возрастало: что же такое этот рубеж? Он представлялся нам то глубоким рвом, то высокою стеною, то широкой мертвой полосою. Но пришел миг, и каждый из нас одной ногой стоял на своей земле, другой - на румынской. Никакого рва, никакой стены, ничего страшного: ручейки бегут из одной страны в другую, ветер, не задерживаясь, перебегает границу, одна и та же тучка висит над нашей землей и румынской, жаворонки поют свои песни для тех и других...

А вот и люди. Они приветливо улыбаются, охотно берут наш хлеб, табак, сахар, угощают мамалыгой. Им так же, как и нам, чужда самая мысль о войне. Не могут эти руки, огрубевшие от работы, рушить то, что ими же создано; не могут эти люди топтать посевы, увечить сады, обижать женщин и детей. Нет, их заставляют делать это другие, те, кто не знает подлинной цены всему, что создано трудовыми руками.

Вот убогая церквушка. Заходим - те же иконы, тот же распятый Иисус, те же молитвы. Румыны не враги, мы пришли к ним как союзники, но они - другое царство, и они могут пойти на нас, их могут погнать, и они станут ломать и разрушать, убивать и калечить. Люди - что же они такое?..

ГАЛИЦИЯ

В Румынии нас распределили: меня и Ваську в саперный батальон, его в дорожно-мостовую, меня в телеграфную роту, Грекова - на переднюю линию, в пехоту. Так наши пути и разошлись...

По Буковине колесо войны прокатилось дважды, но сила жизни была столь велика, что следы войны уже затянулись. Только на окраинах Черновиц земля была изрыта снарядами, лежали обломки зданий, зияли пробоины. У Залещиков на много десятин раскинулись свежие солдатские кладбища: кресты, кресты, стройными рядами, как батальоны на плацу. Здесь война собирала обильную жатву и производила подсчет. Немецкое кладбище - площадь не окинуть взглядом: березовые кресты, на крестах жестяные треугольники, на жести номера - солдат обезличен и стал номером; на могилах русских надписи - кто такой, откуда родом, когда сложил голову. Пусть не придут сюда ни матери, ни жены, никто не оправит могилки, спасибо и на том, что не обезличили воина, подумали как о человеке.

Фото: РИА Новости

Дальше - Галиция. Здесь особенно упорно молотила война своими цепами: земля утоптана, изрыта окопами и рвами, усеяна одинокими могилками и огромными кладбищами.

А над землею усердствовало солнце; в синеве млели облака, бесчисленными струйками сыпались песни жаворонков; бездомные аисты, как призраки, бродили по лугам - гнезда сгорели вместе с избами, на которых они лепились; земля молчала, она была покрыта прошлогодним бурьяном, точно серой солдатской шинелью, ей не хватало заботливых рук земледельца, чтобы нарядить посевами, - руки заняты были другим: одни держали винтовку, калечили и разрушали, другие готовили орудия разрушения, третьи неохотно создавали, не веря в долговечность своих сооружений. Война, война... Кому она понадобилась?

В Галиции мы застоялись. Как-то встретился мне Васька Резерв.

- Здравствуй, дружище! Все чинишь дороги? Чтоб война не споткнулась?..

- Поверишь, друг: иной раз хочется уткнуть топор в бревно, плюнуть и сказать: «Шабаш! Докуда будем возить на эту мельницу»? Сколько она перемолола? Неужели люди ничего умнее не придумают?

ОСЕНЬ 1917-го

Между тем на фронт снова пришла осень, четвертая осень войны. Окопы оползали и превращались в зловонные лужи; винтовки и штыки покрывались ржавчиной; снабжение кончилось, фуражиры тщетно шарили по окрестностям - они возвращались ни с чем: по сторонам фронта все было съедено, и лошади стали падать. Офицеры, пряча погоны убегали, кто на юг к Корнилову, кто на время к себе в имение, кто в города, в свои квартиры.

Над опустевшими покинутыми полями войны висели свинцовые тучи. Казалось, все валится и гибнет. Артиллерия 44 и 46 корпусов была стянута к местечку Рожище, и тут начались «поток и разграбление»: все, что могло пригодиться в несложном крестьянском хозяйстве: ремешки, веревки, хомуты, попоны, пошло в вещевые мешки пехотинцев; поезда, которые подавались к станции, набивались солдатами; на крышах вагонов, на подножках, в тамбурах, на буферах, на паровозе - везде были солдаты...

Куда вы, солдаты? Зачем? Что вы увидели впереди?

В это время в туманном Петрограде прогремел выстрел "Авроры", и все прояснилось:

- Вся власть Советам!

История повернула руль.

Имущество своего полка - 48 инженерного - мы доставили в Гомель и здесь встретили приказ о демобилизации.

АКЦИЯ "КП"

А в вашей семье сохранились свидетельства очевидцев Первой мировой, документы, фото? Поделитесь вашими воспоминаниями с редакцией "Комсомолки", мы их опубликуем на нашем сайте и сохраним для потомков. Ждем ваших писем на адрес kp@kp.ru

ЧИТАЙТЕ ТАКЖЕ

Победа Антанты в Первой мировой войне была оплачена русской кровью

1 августа 1914 года Германия объявила России войну. Предшествовавший этому локальный конфликт между Веной и Белградом перерос в пятилетнюю кровавую бойню.

Наша страна потеряла в ней около 2 миллионов человек. Без этих жертв западные союзники - Франция и Англия - могли войну проиграть. В России стали вспоминать об этом совсем недавно (читайте далее)

ПАМЯТЬ

Добавьте свою страницу в летопись Первой Мировой!

К столетию Первой мировой войны Российское военно-историческое общество открыло интернет-сервис «Великая война. 1914-1918». Каждый желающий может создать на сайте собственную страничку с документами из семейного архива или воспоминаниями, связанными с событиями Первой мировой войны.